Мышеловка для союзников
WaltherSS
07 февр. 2010
Разжечь пожар европейской войны было совсем не легко. Товарищу Сталину потребовалось приложить для этого огромные усилия, и возможность достижения успеха отнюдь не казалась в тот момент очевидной. Да, на первый взгляд замысел был предельно прост: «Совсем неплохо, если руками Германии будет расшатано положение богатейших капиталистических стран (в особенности Англии)… Мы можем маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались». Так сам Хозяин объяснял задачу «текущего момента» лидеру Коминтерна Георгию Димитрову. Высокопоставленные клерки из Наркомата иностранных дел выражались еще яснее: «Война Гитлера обессилит Европу, которая станет нашей легкой добычей. Народы примут любой режим, который придет после войны».
Просто и незатейливо. Однако в Париже, Лондоне и Берлине, в генеральных штабах и правительствах тоже сидели люди, не пальцем деланные. Не хуже Сталина понимали они, кому достанется разоренная многолетней войной Европа. Легко ли было заставить их сплясать под дудку кремлевского крысолова? Но товарищ Сталин с этой задачей справился. Почему? Потому что долго и упорно работал. Готовился. Не жалел ни времени, ни сил, ни награбленного золота. Долгие годы кормил прожорливые и драчливые "секции" Коминтерна. Лично обхаживал западных "утонченных интеллектуалов", ранимых, бескорыстных (и поэтому постоянно обремененных долгами) "властителей дум"; курил фимиам всяким фейхтвангерам и ролланам. Руками своих многочисленных спецслужб расставлял тихих, незаметных клерков в нужных кабинетах и комитетах, скупал журналистов, редакторов и депутатов - оптом и в розницу. И в назначенный им час вся эта свора забегала, заверещала, застучала лапками по клавишам печатных машинок...
Впрочем, пойдем по порядку. Все началось 15 марта 1939 года. В этот день, в нарушение Мюнхенских соглашений, Германия оккупировала Чехословакию. «Европу потряс удар политического землетрясения». Это не мои слова, так написал в своей книге бывший посол СССР в Великобритании Иван Майский. Его германский коллега Герберт фон Дирксен, докладывая в Берлин, использовал практически те же выражения: «Вступление германских войск в Прагу подействовало на английскую общественность, как гром среди ясного неба».
Пощечина, которую получил гордый Альбион, прозвучала очень звонко — все унижения, на которые Чемберлен пошел в Мюнхене, оказались напрасны. Ярость англичан вскипела, как волна: «Своей трусливой, капитулянтской политикой правительство опозорило Британию и каждого из нас!» Левая пресса истерично вопила: «А ведь могучий Советский Союз призывал к созданию системы коллективной безопасности, требовал дать отпор наглым притязаниям Гитлера! Но буржуазия думает только о своих прибылях!» Возмущение было столь велико и искренне, что никто даже не заметил, что реакция Москвы на расчленение и оккупацию Чехословакии была практически нулевой (в то, что всего через несколько месяцев Москва выгонит посольство Чехословакии и официально признает созданную Гитлером марионеточную Словакию, в тот момент не поверил бы и злейший антикоммунист).
Общество, разогретое до температуры кипения, требовало от властей решительных действий. 31 марта 1939 года Чемберлен заявил с трибуны парламента, что в случае германской агрессии против Польши «британское правительство придет ей на помощь всеми имеющимися в его распоряжении средствами». 13 апреля аналогичные гарантии были даны Румынии и Греции. В те же дни об официальных гарантиях военной помощи указанным странам заявила Франция. Бескомпромиссный борец против фашистской агрессии, неизменно миролюбивый СССР деликатно отмолчался. Англо-французы остались наедине со своими гарантиями.
Строго говоря, уже после этого в Кремле могли разливать шампанское. Дело было сделано. По меньшей мере — наполовину. Чемберлен и Даладье «подписались». Любой следующий шаг Гитлера автоматически втягивал их в войну. Причем, принимая во внимание географию, воевать им предстояло непосредственно на земле Германии и/или в небе над ней - общих границ ни с одной из "гарантированных стран" у англо-французского блока не было. При таком варианте развития боевых действий вооруженный конфликт имел все основания перерасти в жестокую, истребительную войну.
Теперь оставалось лишь проследить за тем, чтобы берлинский параноик не струсил, не побоялся начать большую европейскую войну со своим новорожденным вермахтом в 51 кадровую дивизию. Задача понятная. И способ её решения был понятен - приободрить Гитлера, пообещать помощь, намекнуть, что, опираясь на ресурсы Советского Союза, он может забыть про угрозу военно-морской блокады. Но Сталин решил сыграть еще более роскошную игру: сначала основательно напугать Гитлера угрозой войны на два фронта и лишь после этого объявить помилование. И не откладывая ничего в «долгий ящик», тут же взять с него плату в размере половины Польши и всей Прибалтики.
17 апреля советское правительство выбрасывает на стол первого крапленого «туза» — проект тройственного (СССР, Англия, Франция) договора о взаимопомощи. Дружный хор «прогрессивной общественности», левых газет и партий требует от своих правительств незамедлительного согласия. Дирксен пишет в своем отчете в Берлин: «Характерно было то упорство, фанатизм, почти истерия, с которой политическая общественность подгоняла переговоры и понуждала правительство к все большим и большим уступкам…» В начале июля советская сторона бросила на стол следующую крапленую карту — тезис о «косвенной агрессии». Таким диковинным понятием Москва обозначила ситуацию, когда правительство какого-либо государства Восточной Европы «под угрозой силы со стороны другой державы или без такой угрозы (подчеркнуто мной - М.С.) разрешит использование своей территории другой державе».
Разумеется, в Лондоне и Париже прекрасно поняли смысл этой «дерзкой русской уловки»: западным союзникам предлагалось как минимум признать право Советского Союза на вооруженное вмешательством во внутренние дела соседей. Да только что они могли сделать? Хлопнуть дверью и уйти? «Необходимость заключения соглашения для нас является более неотложной, чем для них, — писал 20 июля 1939 года в своем отчете английский представитель Уильям Стрэнг. — В противоположность СССР мы взяли на себя обязательства, выполнение которых от нас могут потребовать в любое время».
Вялотекущие переговоры с англичанами и французами продолжились. И это оказало необходимое воздействие на Берлин. Прошел май, июнь, затем почти весь июль, не за горами была осень с ее дождями, распутицей и туманами, а вторжение в Польшу так и не начиналось. Гитлер и его подельники заметно нервничали. Вот тут-то в Москве и решили, что пора «подкрутить гайки».
23 июля Молотов вносит неожиданное предложение: не дожидаясь завершения политических переговоров, начать переговоры о военном союзе трех держав. Идея потрясающая: военные руководители сторон должны были начать согласование оперативных планов, раскрыть при этом совершенно секретную информацию о составе, вооружении, сроках мобилизационной готовности своих армий, даже не будучи уверенными в том, что в будущей войне им предстоит быть союзниками, а не противниками! Но «упорство, фанатизм, почти истерия» политической общественности Запада оказались настолько сильны, что уже на следующий день, 24 июля, в Лондоне и Париже заявили о готовности начать переговоры с целью заключения военной конвенции.
Ровно через два дня после этого, 26 июля, высокопоставленный чиновник МИД Германии Карл Шнурре пригласил советского поверенного в делах Георгия Астахова на обед. Судя по отчету, обед затянулся до полпервого ночи. В ходе беседы германский представитель заявил: «Ни мы, ни Италия не имеем ничего общего с капиталистическим Западом. Поэтому нам кажется довольно противоестественным, чтобы социалистическое государство вставало на сторону западных демократий». 3 августа Астахова принял уже сам министр иностранных дел Германии Риббентроп.
На этот раз прозвучала достаточно прозрачная фраза: «Если Москва откажется от политики, направленной против жизненных интересов Германии, то от Балтийского до Черного моря не будет проблем, которые мы совместно не сможем разрешить между собой».
В отчете о встрече с Астаховым Риббентроп самодовольно пишет: "Я вел беседу, не показывая, что мы торопимся". Ничего, скоро, совсем скоро ему пришлось расстаться с маской мнимой невозмутимости…
Телеграмма № 175 от 14 августа
"Очень срочно. Лично послу.
Я прошу Вас лично связаться с господином Молотовым и передать ему следующее…"
Телеграмма № 185 от 18 августа
"Срочно. Лично господину послу
Пожалуйста, немедленно условьтесь о новой беседе с господином Молотовым и сделайте все, что возможно, чтобы эта беседа состоялась без задержки…"
Телеграмма № 191 от 20 августа
"Господину послу
Пожалуйста, сделайте все, что можете, чтобы моя поездка осуществилась…"
"…Усиленно подчеркивая необычайную важность и исключительную необходимость поспешности… я пытался всеми способами, какие только были в моем распоряжении, дать ясно понять господину Молотову, что немедленный визит Имперского Министра иностранных дел необходим в интересах обеих стран..."
Жаль. Очень жаль. Мы не знаем, и никогда уже не узнаем доподлинно - в каких именно выражениях, на каком языке (русском, матерном или родном грузинском) Сталин комментировал эти судороги германской дипломатии. Вдоволь поиздевавшись ("советское правительство настаивает на своем мнении, что в данный момент невозможно даже приблизительно определить время поездки"), Сталин 19 августа устами Молотова сообщил, что Риббентропу разрешено прибыть в Москву. Теперь оставалась лишь эффектно завершить операцию, в частности - выгнать вон англо-французскую делегацию. Переговоры о военной конвенции успешно и полностью выполнили свою задачу - в Берлине перепугались не на шутку - и настала пора объяснить "союзникам", в каком качестве их использовали.
Существует апокрифический рассказ о том, как главе советской делегации на военных переговорах, наркому обороны Ворошилову прямо в зале заседания вручили записку от Хозяина: «Клим! Кончай балаган. Коба». Записки этой никто никогда не видел (скорее всего, ее и не было), но легенда вполне адекватно отражает тогдашние настроения в Кремле. «Советское правительство не собирается вступать в какие-нибудь связи с такими зажравшимися государствами, как Англия, Америка и Франция. Чемберлен — болван, а Даладье — еще больший болван». В таких, отнюдь не дипломатических выражениях товарищ Сталин вечером 28 сентября 1939 года отозвался о своих бывших (ну кто бы мог тогда подумать, что будущих!) союзниках.
Беседа происходила в Москве, во время ужина после подписания Договора о дружбе и границе. Обстановка была слишком теплой (именно после той славной попойки гауляйтор Восточной Пруссии изрек, что в компании Сталина он чувствовал себя, как среди альтер партайгеноссен), и это, возможно, сказалось на нетипичной для Хозяина грубости выражений. Однако есть все основания утверждать, что с самого начала Сталин видел в переговорах о военном союзе с Западом лишь инструмент давления на Гитлера, и, соответственно, никакие шаги, никакие уступки со стороны Парижа, Лондона и Варшавы не могли уже ничего изменить.
Что же касается самой техники ведения переговоров, то «мышеловка» была устроена просто и даже изящно. 12 августа в Москве состоялось первое заседание военных представителей Англии, Франции и СССР, а уже 14 августа нарком Ворошилов ошарашил своих партнеров следующим заявлением: «Предварительным условием наших переговоров и совместного договора между тремя государствами является пропуск наших войск на польскую территорию через Виленский коридор и Галицию и через румынскую территорию. Если этого не будет, если этот вопрос не получит положительного решения, то я сомневаюсь вообще в целесообразности наших переговоров».
То, что польское руководство по доброй воле не согласится на появление Красной Армии на своей территории, было абсолютно ясно всем. Более того, с 17 апреля по 14 августа этот сугубо политический вопрос ни разу не был озвучен советской стороной. Теперь же его в ультимативной форме поставили перед военными (!!!) делегациями, которые при всем своем желании не могли принять решение за польское правительство.
Стенограммы переговоров давно (еще в 1981 году) опубликованы. Это печальное, но поучительное чтение. Представители старейших демократий Европы оказались беспомощными детьми перед лицом циничных и наглых мошенников. В первые минуты они ничего не поняли; они начали объяснять своим «партнерам», что никто и не просит от Советского Союза прямого и непосредственного участия в боевых действиях, но Ворошилов был непоколебим. Никаких полумер! Советский Союз готов сражаться за свободу Польши всей мощью своей армии — надо только пустить эту армию на польскую территорию! Очарованные такой решимостью, англо-французы бросились «выкручивать руки» польскому правительству. В этой бессмысленной суете и прошла та неделя, которая потребовалась Сталину для того, чтобы окончательно «дожать» Гитлера и получить от него 23 августа согласие на раздел Восточной Европы — включая ту самую Польшу, спасать которую от гитлеровской агрессии так рвался маршал Ворошилов…
Впрочем, пойдем по порядку. Все началось 15 марта 1939 года. В этот день, в нарушение Мюнхенских соглашений, Германия оккупировала Чехословакию. «Европу потряс удар политического землетрясения». Это не мои слова, так написал в своей книге бывший посол СССР в Великобритании Иван Майский. Его германский коллега Герберт фон Дирксен, докладывая в Берлин, использовал практически те же выражения: «Вступление германских войск в Прагу подействовало на английскую общественность, как гром среди ясного неба».
Пощечина, которую получил гордый Альбион, прозвучала очень звонко — все унижения, на которые Чемберлен пошел в Мюнхене, оказались напрасны. Ярость англичан вскипела, как волна: «Своей трусливой, капитулянтской политикой правительство опозорило Британию и каждого из нас!» Левая пресса истерично вопила: «А ведь могучий Советский Союз призывал к созданию системы коллективной безопасности, требовал дать отпор наглым притязаниям Гитлера! Но буржуазия думает только о своих прибылях!» Возмущение было столь велико и искренне, что никто даже не заметил, что реакция Москвы на расчленение и оккупацию Чехословакии была практически нулевой (в то, что всего через несколько месяцев Москва выгонит посольство Чехословакии и официально признает созданную Гитлером марионеточную Словакию, в тот момент не поверил бы и злейший антикоммунист).
Общество, разогретое до температуры кипения, требовало от властей решительных действий. 31 марта 1939 года Чемберлен заявил с трибуны парламента, что в случае германской агрессии против Польши «британское правительство придет ей на помощь всеми имеющимися в его распоряжении средствами». 13 апреля аналогичные гарантии были даны Румынии и Греции. В те же дни об официальных гарантиях военной помощи указанным странам заявила Франция. Бескомпромиссный борец против фашистской агрессии, неизменно миролюбивый СССР деликатно отмолчался. Англо-французы остались наедине со своими гарантиями.
Строго говоря, уже после этого в Кремле могли разливать шампанское. Дело было сделано. По меньшей мере — наполовину. Чемберлен и Даладье «подписались». Любой следующий шаг Гитлера автоматически втягивал их в войну. Причем, принимая во внимание географию, воевать им предстояло непосредственно на земле Германии и/или в небе над ней - общих границ ни с одной из "гарантированных стран" у англо-французского блока не было. При таком варианте развития боевых действий вооруженный конфликт имел все основания перерасти в жестокую, истребительную войну.
Теперь оставалось лишь проследить за тем, чтобы берлинский параноик не струсил, не побоялся начать большую европейскую войну со своим новорожденным вермахтом в 51 кадровую дивизию. Задача понятная. И способ её решения был понятен - приободрить Гитлера, пообещать помощь, намекнуть, что, опираясь на ресурсы Советского Союза, он может забыть про угрозу военно-морской блокады. Но Сталин решил сыграть еще более роскошную игру: сначала основательно напугать Гитлера угрозой войны на два фронта и лишь после этого объявить помилование. И не откладывая ничего в «долгий ящик», тут же взять с него плату в размере половины Польши и всей Прибалтики.
17 апреля советское правительство выбрасывает на стол первого крапленого «туза» — проект тройственного (СССР, Англия, Франция) договора о взаимопомощи. Дружный хор «прогрессивной общественности», левых газет и партий требует от своих правительств незамедлительного согласия. Дирксен пишет в своем отчете в Берлин: «Характерно было то упорство, фанатизм, почти истерия, с которой политическая общественность подгоняла переговоры и понуждала правительство к все большим и большим уступкам…» В начале июля советская сторона бросила на стол следующую крапленую карту — тезис о «косвенной агрессии». Таким диковинным понятием Москва обозначила ситуацию, когда правительство какого-либо государства Восточной Европы «под угрозой силы со стороны другой державы или без такой угрозы (подчеркнуто мной - М.С.) разрешит использование своей территории другой державе».
Разумеется, в Лондоне и Париже прекрасно поняли смысл этой «дерзкой русской уловки»: западным союзникам предлагалось как минимум признать право Советского Союза на вооруженное вмешательством во внутренние дела соседей. Да только что они могли сделать? Хлопнуть дверью и уйти? «Необходимость заключения соглашения для нас является более неотложной, чем для них, — писал 20 июля 1939 года в своем отчете английский представитель Уильям Стрэнг. — В противоположность СССР мы взяли на себя обязательства, выполнение которых от нас могут потребовать в любое время».
Вялотекущие переговоры с англичанами и французами продолжились. И это оказало необходимое воздействие на Берлин. Прошел май, июнь, затем почти весь июль, не за горами была осень с ее дождями, распутицей и туманами, а вторжение в Польшу так и не начиналось. Гитлер и его подельники заметно нервничали. Вот тут-то в Москве и решили, что пора «подкрутить гайки».
23 июля Молотов вносит неожиданное предложение: не дожидаясь завершения политических переговоров, начать переговоры о военном союзе трех держав. Идея потрясающая: военные руководители сторон должны были начать согласование оперативных планов, раскрыть при этом совершенно секретную информацию о составе, вооружении, сроках мобилизационной готовности своих армий, даже не будучи уверенными в том, что в будущей войне им предстоит быть союзниками, а не противниками! Но «упорство, фанатизм, почти истерия» политической общественности Запада оказались настолько сильны, что уже на следующий день, 24 июля, в Лондоне и Париже заявили о готовности начать переговоры с целью заключения военной конвенции.
Ровно через два дня после этого, 26 июля, высокопоставленный чиновник МИД Германии Карл Шнурре пригласил советского поверенного в делах Георгия Астахова на обед. Судя по отчету, обед затянулся до полпервого ночи. В ходе беседы германский представитель заявил: «Ни мы, ни Италия не имеем ничего общего с капиталистическим Западом. Поэтому нам кажется довольно противоестественным, чтобы социалистическое государство вставало на сторону западных демократий». 3 августа Астахова принял уже сам министр иностранных дел Германии Риббентроп.
На этот раз прозвучала достаточно прозрачная фраза: «Если Москва откажется от политики, направленной против жизненных интересов Германии, то от Балтийского до Черного моря не будет проблем, которые мы совместно не сможем разрешить между собой».
В отчете о встрече с Астаховым Риббентроп самодовольно пишет: "Я вел беседу, не показывая, что мы торопимся". Ничего, скоро, совсем скоро ему пришлось расстаться с маской мнимой невозмутимости…
Телеграмма № 175 от 14 августа
"Очень срочно. Лично послу.
Я прошу Вас лично связаться с господином Молотовым и передать ему следующее…"
Телеграмма № 185 от 18 августа
"Срочно. Лично господину послу
Пожалуйста, немедленно условьтесь о новой беседе с господином Молотовым и сделайте все, что возможно, чтобы эта беседа состоялась без задержки…"
Телеграмма № 191 от 20 августа
"Господину послу
Пожалуйста, сделайте все, что можете, чтобы моя поездка осуществилась…"
"…Усиленно подчеркивая необычайную важность и исключительную необходимость поспешности… я пытался всеми способами, какие только были в моем распоряжении, дать ясно понять господину Молотову, что немедленный визит Имперского Министра иностранных дел необходим в интересах обеих стран..."
Жаль. Очень жаль. Мы не знаем, и никогда уже не узнаем доподлинно - в каких именно выражениях, на каком языке (русском, матерном или родном грузинском) Сталин комментировал эти судороги германской дипломатии. Вдоволь поиздевавшись ("советское правительство настаивает на своем мнении, что в данный момент невозможно даже приблизительно определить время поездки"), Сталин 19 августа устами Молотова сообщил, что Риббентропу разрешено прибыть в Москву. Теперь оставалась лишь эффектно завершить операцию, в частности - выгнать вон англо-французскую делегацию. Переговоры о военной конвенции успешно и полностью выполнили свою задачу - в Берлине перепугались не на шутку - и настала пора объяснить "союзникам", в каком качестве их использовали.
Существует апокрифический рассказ о том, как главе советской делегации на военных переговорах, наркому обороны Ворошилову прямо в зале заседания вручили записку от Хозяина: «Клим! Кончай балаган. Коба». Записки этой никто никогда не видел (скорее всего, ее и не было), но легенда вполне адекватно отражает тогдашние настроения в Кремле. «Советское правительство не собирается вступать в какие-нибудь связи с такими зажравшимися государствами, как Англия, Америка и Франция. Чемберлен — болван, а Даладье — еще больший болван». В таких, отнюдь не дипломатических выражениях товарищ Сталин вечером 28 сентября 1939 года отозвался о своих бывших (ну кто бы мог тогда подумать, что будущих!) союзниках.
Беседа происходила в Москве, во время ужина после подписания Договора о дружбе и границе. Обстановка была слишком теплой (именно после той славной попойки гауляйтор Восточной Пруссии изрек, что в компании Сталина он чувствовал себя, как среди альтер партайгеноссен), и это, возможно, сказалось на нетипичной для Хозяина грубости выражений. Однако есть все основания утверждать, что с самого начала Сталин видел в переговорах о военном союзе с Западом лишь инструмент давления на Гитлера, и, соответственно, никакие шаги, никакие уступки со стороны Парижа, Лондона и Варшавы не могли уже ничего изменить.
Что же касается самой техники ведения переговоров, то «мышеловка» была устроена просто и даже изящно. 12 августа в Москве состоялось первое заседание военных представителей Англии, Франции и СССР, а уже 14 августа нарком Ворошилов ошарашил своих партнеров следующим заявлением: «Предварительным условием наших переговоров и совместного договора между тремя государствами является пропуск наших войск на польскую территорию через Виленский коридор и Галицию и через румынскую территорию. Если этого не будет, если этот вопрос не получит положительного решения, то я сомневаюсь вообще в целесообразности наших переговоров».
То, что польское руководство по доброй воле не согласится на появление Красной Армии на своей территории, было абсолютно ясно всем. Более того, с 17 апреля по 14 августа этот сугубо политический вопрос ни разу не был озвучен советской стороной. Теперь же его в ультимативной форме поставили перед военными (!!!) делегациями, которые при всем своем желании не могли принять решение за польское правительство.
Стенограммы переговоров давно (еще в 1981 году) опубликованы. Это печальное, но поучительное чтение. Представители старейших демократий Европы оказались беспомощными детьми перед лицом циничных и наглых мошенников. В первые минуты они ничего не поняли; они начали объяснять своим «партнерам», что никто и не просит от Советского Союза прямого и непосредственного участия в боевых действиях, но Ворошилов был непоколебим. Никаких полумер! Советский Союз готов сражаться за свободу Польши всей мощью своей армии — надо только пустить эту армию на польскую территорию! Очарованные такой решимостью, англо-французы бросились «выкручивать руки» польскому правительству. В этой бессмысленной суете и прошла та неделя, которая потребовалась Сталину для того, чтобы окончательно «дожать» Гитлера и получить от него 23 августа согласие на раздел Восточной Европы — включая ту самую Польшу, спасать которую от гитлеровской агрессии так рвался маршал Ворошилов…
